Беспамятная дата

Андрей Козенко о том, как отмечают День Победы в России

Это произошло естественно и само. Чем меньше остается в живых участников Великой Отечественной войны, тем меньше понимания, как нам почтить их память.

Дома у родителей лежит штук пятнадцать школьных тетрадей, выпущенных еще в 50-е годы прошлого века. В них воспоминания моего прадеда. Написанные карандашом. Почерк трудночитаемый. Прадед пошел на войну подполковником и попал в плен. В первой тетрадке рассказывается: выстроили немцы пленных в шеренгу и спросили, есть ли среди них евреи, коммунисты и офицеры. Происходившее дальше прадед описал фразой: «И тут началась продажа Родины». Его, впрочем, не сдали, а он соврал, что был просто водителем. 

Прадед пробыл в плену всю войну. Уже году в 1944-м вышел на связь с подпольем, помог организовать несколько побегов. После Победы его на несколько лет посадили уже в советскую тюрьму — такова была участь многих пленных. Домой он вернулся вообще без зубов и с напрочь развинченной нервной системой. До конца жизни ходил раз в неделю отмечаться к участковому милиционеру и писал по вечерам свои воспоминания. Почерк плохой еще и потому, что руки дрожали.

В начале июля 1941 года моя 20-летняя бабушка пришла из своей деревни на станцию Новохоперск и устроилась на первый же пришедший санитарный поезд. Через весь состав таскала ведра с первым и вторым, подбадривала раненых солдат, терпела капризы раненых офицеров. У нее несколько раз за годы войны отнимались ноги — от усталости. Лежала, потом вставала и разносила дальше. 

Мой дед был в этом поезде проводником. Начальником поезда работал Павел Табаков — отец Олега Табакова. Того самого. Они объездили всю Россию, а затем и Европу. Их много раз бомбили, несмотря на красные кресты на крышах вагонов. Через полгода после войны дед внезапно появился под окнами общежития, где тогда жила бабушка. «Замуж пойдешь?» — спросил он. Бабушка пошла, и они прожили вместе следующие 45 лет.

Однажды накануне 9 мая дед пришел домой в состоянии чуть более чем веселом и усадил меня — дошкольника — на колени. Не слушая бабушку (а она просила, чтобы деда забрали черти, ну или чтобы он просто лег спать), он достал из кармана коробочку, распаковал ее и не очень твердыми руками начал прикреплять мне на майку какой-то странный значок. В майке нужно было сделать дырку, чтобы его привинтить. Дед покончил с делом и, довольный, придвинул зеркало. У меня на футболке был орден Великой Отечественной войны.

Та их сложившаяся в поезде компания собиралась 9 мая каждый год — до глубокой старости. Общаться любили, вспоминать войну — нет. Все в том же родительском доме хранится старая газета со статьей про санитарок из этого поезда. На фото — пятеро бабушек. Чуть напряженных, ведь для газеты же фотографируются — и от этого слегка торжественных. Сейчас никого из них уже нет в живых.

И чем больше проходит лет с тех пор, как они ушли, тем меньше я понимаю, как нужно праздновать День Победы. Не сомневаюсь в его величии, нет, просто не понимаю. Я побывал в немалом количестве ритуальных мест: на столичной Поклонной горе, волгоградском Мамаевом кургане, Малой земле в Новороссийске. У обшарпанной стелы с именами погибших в деревне Новоукраинка. И даже в сиднейском районе Мидоубэнк. Там в парке аллея, а вдоль нее столбики с названиями государств — участников Второй мировой. Есть столбик с государством Тонга, а на «нашем» столбике вместо USSR написано почему-то Russia.

В таких местах, за исключением Мидоубэнка, меня настигал ужас от ощущения, что ты стоишь на земле, которая вся была в крови и стреляных гильзах. Тоска, гордость, осознание величия — целый коктейль чувств. Праздник со слезами на глазах — все спето давно, чего говорить.

Но слезы давно стали лишними. Когда военные парады на Красной площади превратились в демонстрацию образцов военной техники. Абсолютно лишними были слезы, когда по утрам 9 мая губернатор области, где я жил, приезжал со свитой чиновников в Парк Победы. Они возлагали принесенные помощниками гвоздики и приступали к главному событию — подходу к прессе. Ведь в телевизоре надо выглядеть достойно на фоне этих гвоздик и этого памятника. 

И уж тем более никаких слез не было по вечерам, когда в парке собиралось полгорода. Тысячи разбросанных пластиковых бутылок из-под пива были. Горы мусора были. Блюющие в кустах были, справляющие в них же нужду — тем более. Запах дешевого шашлыка тоже был. И, конечно же, громкое «вау» хором после очередного залпа салюта.

Я тогда стоял в той толпе, смотрел в это небо. И мне казалось, что мы с этими людьми отмечаем какие-то разные праздники. Я все высматривал в этом небе своих родных среди звезд и блесток салюта. Мне очень хотелось увидеть их, правда. И сказать: «Эй, привет! У нас все хорошо. Мы работаем, гуляем, ищем компромиссы, женимся и разводимся. Любим близких, даже если раздражают. Стараемся вам соответствовать, хотя получается не всегда. Нам до вас далеко, потому что не были мы ни на войне, ни в разведке. Даже в санитарном поезде не ездили. А в плен бы так и вовсе сдались с удовольствием, особенно если в приличную страну. Я вас помню, люблю, скучаю и мне очень не хватает чего-то важного, что вы знали о жизни, а я не знаю».

Толпа. Разлитое на теплом асфальте пиво пахнет просто тошнотворно. Все радуются. А я что тогда, что сейчас в этот день смотрю на небо и пытаюсь найти в нем родных среди звезд и блесток салюта.

Андрей Козенко

Источник: Lenta.Ru