“Екатерина Гениева доказывала, что добра в мире больше, чем зла”

В Культурно-просветительском центре «Дубрава» открылась выставка фотопортретов бессменного руководителя Библиотеки иностранной литературы.

«Вот здесь хорша!», «Nice smile!», «Интересно тогда было…» - гости рассматривают снимки Олега Данилова, Александра Платонова и Алексея Руфимского и вспоминают изображенную на них Екатерину Гениеву, директора Всероссийской государственной библиотеки иностранной литературы и потомственного интеллигента, обладавшего редким даром поддерживать диалог с российской властью.

1 апреля Екатерине Гениевой исполнилось бы 70 лет; она умерла, не дожив до юбилея меньше года. Министр культуры Владимир Мединский, открывая во дворе “Иностранки” бюст, установленный в ее честь в рекордные сроки, назвал Гениеву “выдающимся профессионалом, горячо любившим свое дело и отдавшим всю свою жизнь российской культуре” и не сделал преувеличения.

С рождения Гениева была частью этой культуры: ее бабушка Елена Васильевна, урожденная Кирсанова, происходила из дворянской семьи и говорила на четырнадцати европейских языках. В их доме (на 43-м километре по Ярославской дороге) гостили дочери поэта и философа Сергея Соловьёва, потомки Тютчевых, а в начале 20-х Кирсанова каждое лето навещала поэта и художника Максимилиана Волошина в его коктебельском Доме Поэта. Позже Екатерина Гениева передаст некоторые акварели Волошина в Абрамцевский музей.

В судьбе Гениевой многое неслучайно: в шестидесятые, будучи студенткой филологического факультета МГУ, она защищает диплом по творчеству ирландского писателя-модерниста Джеймса Джойса, в 1972-м – кандидатскую диссертацию по той же теме. Сейчас с трудом можно представить, чего ей это стоило: автор «Улисса» и «Дублинцев» считался тогда писателем “идеологически чуждым”, в сталинскую эпоху переводы его книг были под негласным запретом. Вероятно, именно “чуждость” Джойса и повлияла на выбор молодого литературоведа: в детстве Гениева слышала, как близкая подруга ее бабушки Елена Вержбловская рассказывала шепотом и по-английски, что ее мужа арестовали “из-за радости”. Запретной радостью оказался ирландский классик (Гениева услышала “joy” вместо “Joyce”), а муж Вержбловской, молодой переводчик Игорь Романович, работавший и над книгами Олдоса Хаксли, Дэвида Лоуренса и Эзры Паунда, умер от голода в лагере под Рыбинском в 1943 году. Его вдова приняла монашеский постриг с именем Досифея, а впоследствии стала машинисткой отца Александра Меня.

С самым знаменитым российским пастырем и теологом Екатерина Гениева познакомилась в 50-х, еще ребенком: молодой прихожанин Катакомбной Церкви, которого родственники и друзья звали Аликом, был частым гостем на даче Гениевых. В конце 80-х с Менем как со своим духовным отцом Гениева будет советоваться, когда ей предложат руководство библиотекой, и он не благословит ее на отказ от чиновничьей должности. В 1989 году Гениева стала руководить ВГБИЛ; тогда же по случайному стечению неслучайных обстоятельств джойсовский «Улисс» вышел в журнале “Иностранная литература”.

Екатерина Гениева считала, что библиотека, один из древнейших социальных институтов, должна быть пространством, свободным от любых - этнических, языковых, мировоззренческих - барьеров. При ней в “Иностранке” начали происходить удивительные для советского человека вещи: читатель стал свободно “путешествовать” из Голландского образовательного центра в Болгарский культурный институт, из Дома еврейской книги в Центр культуры Ирана, из Британского Совета в Азербайджанский культурный центр. Кроме четырнадцати культурных центров разных государств, в библиотеке появился Детский зал, и маленькие читатели, как любила говорить Гениева, стали “играть на коленях у Джойса”. Еще в “Иностранке” открывались курсы иностранных языков, организовывались переводы книг русских писателей на мировые языки, был создан “Институт толерантности”, проводился конгресс интеллигенции и даже рок-концерты.

В последние годы, когда слово “толерантность” приобрело ругательный оттенок, а американский культурный центр библиотеки оказался под угрозой закрытия, Гениевой пришлось тяжело: в “Иностранке” одна за другой проходили проверки. Конечно, бессменный директор умела говорить с властью на ее языке и сражалась за Просвещение до последнего, но кто может знать, сколько лет жизни отняла у нее эта борьба. Гениева слишком поздно узнала о болезни, и даже израильские врачи не смогли ей помочь.

На открытии выставки в “Дубраве” собрались люди, которые знали и любили Гениеву: ее семья, родственники Александра Меня, коллеги, друзья. Каждый вспомнил ее смелость, творческую неутомимость, мудрые советы. Историк Олег Устинов, которому повезло познакомиться с Гениевой, говорил о ее “духовном рыцарстве”, а ее коллега по “Иностранке” сказала, что своей жизнью Гениева “доказывала, что добра больше в мире, чем зла”.

Памятник Екатерине Гениевой, недавно открытый в Москве, и выставка в Сергиевом Посаде, которая продлится до 20 мая, нужны для того, чтобы мы об этом не забывали.

Фото : КПЦ "Дубрава"

Мила Дубровина

Ксения Лепилина